Сомерсет Моэм. Пироги и пиво, или Скелет в шкафу
 
 Содержание:
 Страница 1
 Страница 2
 Страница 3
 страница 4
 страница 5
 страница 6
 


5

   Эдуард Дриффилд и в самом деле учил  меня  кататься  на  велосипеде.  С
этого и началось наше знакомство. Не знаю,  задолго  ли  до  того  времени
велосипед был изобретен; знаю лишь, что в захолустном уголке Кента, где  я
тогда жил, он был в диковинку, и, завидев человека,  несущегося  на  литых
шинах, каждый оборачивался и провожал его глазами, пока тот  не  скрывался
из  виду.  Велосипед  все  еще  оставался  предметом  острот  для  пожилых
джентльменов, которые говорили, что пока еще вполне могут передвигаться на
своих двоих, и пугалом для пожилых дам, которые при виде его шарахались на
обочину. Я  долго  завидовал  мальчикам,  приезжавшим  в  школу  на  своих
велосипедах.  Они  имели  прекрасную  возможность   покрасоваться,   когда
въезжали в ворота, не держась  за  руль.  Я  выпросил  у  дяди  позволение
завести велосипед, как только начнутся летние каникулы, и хотя  тетя  была
против и говорила, что я только шею на нем сломаю, но дядя поддался на мои
уговоры, в особенности потому, что платил за велосипед, конечно, я сам  из
собственных денег. Я заказал велосипед  еще  до  конца  занятий,  и  через
несколько дней посыльный доставил мне его из Теркенбери.
   Я был полон решимости научиться ездить самостоятельно: ребята из  школы
говорили,  что  им  понадобилось  на  это  каких-нибудь   полчаса.   После
многократных попыток я наконец пришел к выводу, что отличаюсь из ряда  вон
выходящей  неуклюжестью.  И  даже  унизившись  до  того,  чтобы  позволить
садовнику меня поддерживать, я к концу первого дня все равно  был  так  же
далек от умения самостоятельно  садиться  на  велосипед,  как  и  в  самом
начале. Тем не менее на следующий день я решил, что дорожка для  экипажей,
которая вела к нашему дому, слишком  извилиста,  и  выкатил  велосипед  на
шоссе невдалеке от дома, которое было,  как  я  знал,  совершенно  ровным,
прямым и достаточно безлюдным, чтобы никто не видел, как я буду срамиться.
Несколько раз я пытался сесть на велосипед, но каждый раз падал. Я ободрал
щиколотки о педали, весь вспотел и обозлился. Примерно через час я  пришел
к выводу, что господу не угодно, чтобы  я  научился  кататься,  но  твердо
решил наперекор ему добиться своего, боясь  и  подумать  о  тех  издевках,
которые ждут меня со стороны его представителя в Блэкстебле - моего  дяди.
Тут я с неудовольствием увидел на пустынной дороге двух велосипедистов.  Я
немедленно откатил свою машину на обочину и уселся на  ступеньку  перелаза
под изгородью, беззаботно глядя на море, как будто я  накатался  и  теперь
просто сижу, погрузившись в созерцание  океанских  далей.  Я  старался  не
глядеть в сторону приближавшихся людей, но  знал,  что  они  все  ближе  и
ближе, и уголком глаза мог разглядеть, что это мужчина  и  женщина.  Когда
они поравнялись со мной, женщина вдруг резко свернула  вбок,  врезалась  в
меня и упала.
   - Ох, извините, - сказала она. - Я так и поняла, что упаду, как  только
вас увидела.
   При таких  обстоятельствах  было  совершенно  невозможно  притворяться,
будто ничего не замечаешь,  и  я,  покраснев  до  ушей,  сказал,  что  это
пустяки.
   Увидев, что она упала, мужчина слез с велосипеда.
   - Не ушиблась? - спросил он.
   - О нет.
   Тут я узнал его - это был Эдуард Дриффилд,  тот  писатель,  которого  я
несколько дней назад встретил с дядиным помощником.
   - Я только учусь ездить, - сказала его спутница. И стоит мне что-нибудь
увидеть на дороге, как я падаю.
   - Вы не племянник священника? - спросил  Дриффилд.  -  Я  вас  на  днях
видел. Гэллоуэй сказал мне, кто вы. Познакомьтесь - это моя жена.
   Она как-то очень непосредственно протянула мне руку и, когда я взял ее,
горячо и крепко пожала мою. Она улыбалась и губами, и глазами,  и  в  этой
улыбке  я  даже  тогда  почувствовал  что-то  странно  привлекательное.  Я
смутился. С незнакомыми людьми я всегда впадал в ужасную застенчивость,  и
поэтому никаких подробностей ее внешности я не заметил.  У  меня  осталось
только общее впечатление -  довольно  крупная  светловолосая  женщина.  Не
знаю, заметил ли я тогда или  только  вспомнил  потом,  что  на  ней  была
широкая синяя шерстяная юбка,  розовая  блузка  с  крахмальным  передом  и
воротничком, а на пышных золотистых волосах - соломенная шляпка,  какие  в
те годы назывались "канотье".
   - Мне очень нравится кататься на велосипеде, а  вам?  -  спросила  она,
поглядев на мою великолепную новую машину, прислоненную к изгороди. - Это,
должно быть, замечательно, когда хорошо умеешь.
   Я почувствовал в ее словах нотку восхищения моей сноровкой.
   - Это дело практики, - ответил я.
   - У меня сегодня третий урок.  Мистер  Дриффилд  говорит,  что  у  меня
прекрасно получается, но я  чувствую  себя  такой  неуклюжей,  что  просто
досадно. Сколько вам понадобилось времени, чтобы научиться?
   Я покраснел до корней волос и едва выдавил из себя позорное признание.
   - Я не умею, - сказал я. - Я только что  купил  велосипед  и  пробую  в
первый раз.
   Здесь я немного слукавил, но успокоил свою совесть, добавив  про  себя:
"Если не считать вчерашнего, у себя в саду".
   - Если хотите, я вас поучу, - добродушно предложил Дриффилд. - Поехали!
   - Нет, что вы, - возразил я. - Разве я могу...
   - А почему бы и нет? - сказала его жена, а ее голубые глаза все так  же
дружески мне улыбались. - Мистер Дриффилд с удовольствием это сделает, а я
пока немного отдохну.
   Дриффилд  взял  мой  велосипед,  а  я  хоть  и  стеснялся,  но  не  мог
противиться его дружескому настоянию и неловко взгромоздился в седло. Меня
качало из стороны в сторону, но он поддерживал меня своей сильной рукой.
   - Быстрее, - подгонял он.
   Мотаясь от одной обочины к другой, я нажимал  на  педали,  а  он  бежал
рядом. Когда, несмотря на его усилия, я все-таки свалился, нам обоим  было
очень жарко. При таких обстоятельствах трудновато  сохранять  высокомерие,
подобающее племяннику священника по отношению  к  сыну  управляющего  мисс
Вулф, и когда я пустился в обратный путь и какие-нибудь тридцать или сорок
метров проехал сам, а миссис Дриффилд, подбоченясь, выбежала  на  середину
дороги и закричала: "Давай! Давай! Два против одного на фаворита!" - я так
смеялся, что совершенно забыл о своем положении в  обществе.  Мне  удалось
слезть самостоятельно, и мое лицо, несомненно, выражало полное  торжество,
когда я без всякой застенчивости выслушивал поздравления Дриффилдов с тем,
что в первый же день научился ездить.
   - Попробую - может, и я смогу сама, - сказала миссис Дриффилд, я  снова
присел на ступеньку и  вместе  с  Дриффилдом  смотрел  на  ее  безуспешные
старания.
   Потом, немного огорченная, но не унывающая, она уселась отдохнуть рядом
со мной. Дриффилд закурил трубку, и мы принялись  болтать.  Тогда  я  еще,
конечно,  этого  не  понимал,  но  теперь  знаю,  что  она   держалась   с
обезоруживающей простотой, так что каждый чувствовал себя с ней совершенно
свободно. Говорила она оживленно, как ребенок, кипящий радостью жизни, а в
ее глазах постоянно светилась обаятельная  улыбка.  Я  не  понимал  тогда,
почему эта улыбка мне так нравится. Я бы,  пожалуй,  назвал  ее  чуть-чуть
лукавой, но лукавство -  качество  неприятное,  а  она  улыбалась  слишком
невинно. Ее улыбка была скорее шаловливой, как у ребенка,  который  сделал
что-то, что он считает смешным, но не сомневается, что вам  это  покажется
озорством; и в то же время он  знает,  что  вы  на  самом  деле  не  очень
рассердитесь, и если сами не догадаетесь сразу, он придет и все расскажет.
Но тогда я,  конечно,  понимал  только  одно:  когда  она  улыбалась,  мне
становилось хорошо.
   Вскоре Дриффилд посмотрел на часы и сказал, что им пора.  Он  предложил
нам всем вместе с шиком поехать обратно. Как раз в это время дядя  и  тетя
должны были возвращаться домой после ежедневной прогулки по городу, и  мне
не хотелось рисковать, что меня увидят с людьми, которые им не  нравились.
Поэтому я попросил Дриффилдов ехать вперед: ведь они  едут  быстрее  меня.
Миссис Дриффилд не хотела об этом и слышать, а Дриффилд как-то странно  на
меня взглянул, и у него в глазах проскочила веселая  искорка.  Я  подумал,
что он понял мою уловку, и покраснел, а он сказал:
   - Пусть едет один, Рози. В одиночку ему будет легче.
   - Ну, ладно. Вы будете здесь завтра? Мы приедем.
   - Постараюсь, - ответил я.
   Они уехали, а  я  через  несколько  минут  последовал  за  ними.  Очень
довольный собой, я доехал до самых ворот и ни разу не упал.  Наверное,  за
обедом я немало хвастался, но о своей встрече с Дриффилдами умолчал.
   На следующий день, около одиннадцати часов, я вывел свой  велосипед  из
каретного сарая (так его называли, хотя  там  не  было  даже  двуколки,  -
садовник держал в нем свою косилку для газонов и каток да Мэри-Энн -  корм
для цыплят). Я подвел велосипед к воротам, не без  труда  сел  на  него  и
поехал по дороге на Теркенбери до старого  шлагбаума,  а  там  свернул  на
проселок.
   Небо было голубое, воздух теплый и в то  же  время  свежий,  как  будто
потрескивал от жары. Яркий, но не слепящий солнечный свет падал на  дорогу
и, казалось, отскакивал от нее, как резиновый мячик.
   Я катался взад и вперед, поджидая Дриффилдов, и скоро они показались. Я
помахал им, развернулся (для чего мне  пришлось  слезть),  и  мы  покатили
вместе. Миссис Дриффилд и я поздравили друг друга с достигнутыми успехами.
Мы ехали старательно, мертвой хваткой вцепившись в руль, но торжествовали,
и Дриффилд сказал, что, как только мы освоимся, нужно будет объездить  все
окрестности.
   -  Я  хочу  снять  оттиски  с  нескольких  бронзовых  надгробий   здесь
поблизости, - сказал он.
   Я не знал, что это такое, но он не стал объяснять.
   - Потерпите, я вам покажу, - пообещал он. - Как вы  думаете,  под  силу
вам будет завтра проехать четырнадцать миль - семь туда и семь обратно?
   - Конечно.
   - Я захвачу для вас бумаги и воску, и вы сами  сможете  снять  оттиски.
Только попросите разрешения у дяди.
   - Это вовсе не обязательно.
   - Все-таки лучше попросите.
   Миссис Дриффилд бросила на меня этот свой особенный взгляд, озорной и в
то же время дружеский, и я покраснел. Я знал, что если спрошусь у дяди, то
он скажет "нет", лучше уж  ничего  ему  не  говорить.  Но  как  только  мы
двинулись дальше, я увидел, что навстречу едет в двуколке доктор. Когда он
проезжал мимо, я глядел прямо перед собой в тщетной надежде, что,  если  я
на него не посмотрю, он меня не заметит. Мне было не по себе. Если он меня
видел, об этом быстро станет известно дяде или тете,  и  я  размышлял,  не
будет ли безопаснее самому  раскрыть  секрет,  который  все  равно  больше
хранить не удастся. Прощаясь со мной у наших ворот (мне пришлось вместе  с
ними доехать до самого дома), Дриффилд сказал, что, если мне  можно  будет
завтра кататься с ними, лучше всего зайти к ним как можно раньше.
   - Вы знаете, где мы живем? Рядом с  церковью  конгрегационалистов.  Дом
называется Лайм-коттедж.
   За обедом я только и  ждал  повода  невзначай  сообщить,  что  случайно
повстречал Дриффилда; но в Блэкстебле слухи распространяются быстрее.
   - С кем это ты катался утром? - спросила тетя. - Мы встретили в  городе
доктора Энсти, и он сказал, что видел тебя.
   Дядя с недовольным видом жевал ростбиф, угрюмо глядя в тарелку.
   - Это Дриффилды, - ответил я небрежно. - Знаете, тот  писатель.  Мистер
Гэллоуэй их знает.
   - Они очень дурные люди, - сказал дядя. - Я не желаю, чтобы ты  с  ними
общался.
   - А почему? - спросил я.
   - Я не собираюсь тебе объяснять. Достаточно того, что я этого не желаю.
   - Как тебя угораздило с ними познакомиться? - спросила тетя.
   - Просто я катался, и они катались, и предложили мне проехаться с ними,
- приврал я.
   - Какая навязчивость, - сказал дядя.
   Я надулся. Тут подали сладкое, и, хотя это  был  мой  любимый  пирог  с
малиной, я, чтобы показать, как я обижен, отказался от своей порции.  Тетя
спросила, не заболел ли я.
   - Нет, - ответил я как только мог надменно, - я чувствую себя хорошо.
   - Ну съешь кусочек, - сказала тетя.
   - Я не голоден.
   - Ну, ради меня!
   - Не хочет - не надо, - возразил дядя.
   Я покосился на него.
   - Ну, разве что маленький кусочек, - сказал я.
   Тетя положила мне  изрядный  ломоть  пирога,  и  я  съел  его  с  видом
человека, который из чувства долга делает что-то  крайне  ему  неприятное.
Пирог был очень вкусный. Песочное тесто, которое делала  Мэри-Энн,  так  и
таяло во рту. Но когда тетя спросила меня, не осилю ли я еще кусочек, я  с
холодным  достоинством  отказался.  Она  не  настаивала.   Дядя   произнес
благодарственную молитву, и я, по-прежнему в оскорбленных чувствах,  пошел
в гостиную.
   Но как только прислуга, по моим расчетам, кончила обедать, я пришел  на
кухню. Эмили чистила серебро, а Мэри-Энн мыла посуду.
   - Послушай, чем плохи эти Дриффилды? - спросил я ее.
   Мэри-Энн работала у  нас  с  восемнадцати  лет.  Она  купала  меня  еще
маленького, давала мне порошки в сливовом джеме,  когда  это  было  нужно,
собирала меня в школу, нянчила, когда я болел, читала мне, когда я скучал,
и ругала, когда я шалил. Горничная Эмили была молода и  легкомысленна,  и,
как говорила Мэри-Энн, неизвестно, что стало бы со мной, если бы ухаживать
за мной поручили Эмили. Мэри-Энн родилась в Блэкстебле. За всю  жизнь  она
ни разу не была в Лондоне, да и в Теркенбери, по-моему, бывала  не  больше
трех-четырех раз. Она никогда не болела. Она никогда  не  брала  выходных.
Платили ей двенадцать фунтов в год. Раз в неделю  она  уходила  вечером  в
город повидаться с матерью, которая на нас  стирала,  да  по  воскресеньям
ходила в церковь. Тем не  менее  Мэри-Энн  знала  все,  что  происходит  в
Блэкстебле. Она знала всех: кто на ком женился, от чего умер чей  отец,  и
сколько у кого детей, и как их зовут.
   Когда я задал Мэри-Энн свой вопрос, она с плеском швырнула  в  раковину
мокрую тряпку.
   - Правильно сделал твой дядя, - сказала она. - На его месте я  тоже  не
пустила бы тебя с ними,  будь  ты  моим  племянником.  Подумать  только  -
предложили тебе с ними кататься! Вот уж действительно есть такие люди,  от
которых всего можно ожидать.
   Я догадался, что ей рассказали о нашем разговоре за обедом.
   - Я не ребенок, - возразил я.
   - Тем хуже. И как у них хватило наглости вообще  сюда  приехать!  Сняли
дом и делают вид, как будто они леди с джентльменом. Не тронь пирог.
   Пирог с малиной стоял на кухонном столе;  я  отломил  кусочек  корки  и
сунул его в рот.
   - Это на ужин. Если тебе хотелось добавки, почему не ел за обедом?  Тед
Дриффилд всегда был непоседой. А ведь хорошее  образование  получил.  Кого
мне жаль, так это его мать. Он доставлял ей хлопоты с самого  рождения.  А
потом взял и женился на Рози Гэнн. Мне говорили, когда он  сказал  матери,
что у него на уме, она слегла и лежала три недели и ни  с  кем  не  хотела
разговаривать.
   - Миссис Дриффилд была до замужества Рози Гэнн? Это какие же Гэнны?
   Фамилия  Гэнн  была  одной  из  самых  распространенных  в  Блэкстебле.
Могильные плиты на кладбище так и пестрели ею.
   - О, ты их не знаешь. Ее отец был старый Джозия Гэнн.  Тоже  непутевый.
Пошел в солдаты, вернулся с деревянной ногой. Он малярничал, но чаще сидел
без работы. Рядом с нами они жили, в  соседнем  доме.  Мы  с  Рози  вместе
ходили в воскресную школу.
   - Но она же моложе тебя, - сказал я со всей прямотой своего возраста.
   - Ей уже давно стукнуло тридцать.
   Мэри-Энн была  небольшого  роста,  курносая  и  с  плохими  зубами,  но
прекрасным цветом лица; не думаю, чтобы  ей  тогда  было  больше  тридцати
пяти.
   - Рози на четыре-пять лет моложе меня, не больше, как  бы  она  там  ни
молодилась. Говорят, ее теперь не узнать - разодета в пух и  прах,  и  все
такое.
   - А правда, что она была буфетчицей? - спросил я.
   - Да, в "Железнодорожном гербе", а потом в "Перьях принца Уэльского"  в
Хэвершеме. В "Железнодорожный герб" взяла ее на работу миссис Ривз, только
кончилось это плохо, и пришлось ей от нее избавиться.
   "Железнодорожный герб" был очень скромный  маленький  трактир  как  раз
напротив станции на линии Лондон - Чатам  -  Дувр.  В  нем  всегда  царило
какое-то зловещее веселье. Зимними  вечерами,  проходя  мимо,  можно  было
увидеть через стеклянную дверь мужчин, коротавших время у стойки. Мой дядя
очень не любил это заведение и на протяжении многих лет  добивался,  чтобы
его хозяев лишили разрешения  на  торговлю.  Завсегдатаями  трактира  были
железнодорожные   носильщики,   матросы   с    угольщиков    и    батраки.
Респектабельные жители Блэкстебла брезговали заходить туда и  если  хотели
выпить  стаканчик  пива,  то  шли  в  "Медведь  и  ключ"  или  в  "Герцога
Кентского".
   - Да ну? А что же она такого натворила? - спросил я, вытаращив глаза.
   - А чего она только  не  вытворяла,  -  ответила  Мэри-Энн.  -  Как  ты
думаешь, что сказал бы твой дядя, если  бы  узнал,  что  я  тебе  все  это
рассказываю? Не было такого человека из тех, кто заходил  туда  выпить,  с
кем бы она не путалась. Все равно, кто бы  он  ни  был.  И  ни  с  кем  не
оставалась надолго - меняла их одного за другим. Просто стыд и срам -  так
все и говорили. Там и началась эта история с Лордом Джорджем. Он  в  такие
места не ходил - слишком важный был - но, говорят, случайно  забрел  туда,
когда его поезд опоздал, и увидел ее. А потом так оттуда и  не  вылезал  и
водился со всеми этими забулдыгами, и все, конечно, знали, почему  он  там
сидит, и это при жене и трех детях! Да мне было просто ее жаль. А  сколько
было разговоров! Ну, и в конце концов миссис Ривз объявила, что больше  ни
единого дня не намерена этого терпеть, дала ей  расчет  и  велела  забрать
вещи и сматываться. Туда ей и дорога - вот что я сказала.
   Лорда  Джорджа  я  прекрасно  знал.  Его  звали  Джордж  Кемп,  а   это
ироническое прозвище он получил за то, что очень важничал. Он  торговал  у
нас углем, но, кроме того, подрабатывал продажей недвижимости и был в доле
с владельцами нескольких угольщиков. Жил он  в  новом  кирпичном  доме  на
собственной земле и ездил в собственной двуколке. Это был дородный человек
с остроконечной бородкой, красным лицом  и  нахальными  голубыми  глазами.
Сейчас,  припоминая  его,  я  думаю,  что  он,  наверное,  был  похож   на
какого-нибудь веселого краснолицего  купца  с  картин  старых  голландцев.
Одевался он всегда очень крикливо, и когда он резвой  рысцой  проезжал  по
середине  Хай-стрит  в  коротком  пальто  песочного   цвета   с   большими
пуговицами, надетом набекрень коричневом  котелке  и  с  красной  розой  в
петлице, не поглядеть на него было просто невозможно. По  воскресеньям  он
обычно являлся в церковь в глянцевом цилиндре и сюртуке. Все знали, что он
хотел стать церковным старостой, и с его энергией он, конечно,  принес  бы
много пользы, но дядя сказал, что только через его труп, и стоял на своем,
хотя   Лорд   Джордж,   обидевшись,   целый   год    ходил    в    церковь
конгрегационалистов. Встречая его на улице, дядя с  ним  не  разговаривал.
Потом их помирили, и Лорд Джордж снова стал ходить к  нам  в  церковь,  но
дядя смягчился лишь  настолько,  что  назначил  его  помощником  старосты.
Местные землевладельцы-дворяне считали его вульгарным, и я не  сомневаюсь,
что он был в самом деле тщеславен и хвастлив. Ему ставили в упрек  громкий
голос и резкий смех - когда он с  кем-нибудь  разговаривал,  каждое  слово
было слышно на другой стороне улицы, - а его манеры считали  ужасными.  Он
был слишком общителен и вел  себя  с  ними  так,  как  будто  вовсе  и  не
занимался торговлей, и они говорили, что он чересчур навязчив. Но если  он
надеялся, что  его  панибратство,  участие  в  общественных  мероприятиях,
щедрые взносы на  проведение  ежегодной  регаты  или  праздника  урожая  и
готовность  оказать  всякому  услугу  могут  пробить  для  него  дорогу  в
Блэкстебле, то  он  ошибался.  Его  общительность  вызывала  к  нему  лишь
враждебное отношение.
   Помню, как-то у тети сидела  в  гостях  жена  доктора.  Вошла  Эмили  и
сказала дяде, что с ним хочет поговорить мистер Джордж Кемп.
   - Но ведь звонили, по-моему, в парадную дверь, - сказала тетя.
   - Да, он пришел с парадного хода.
   Наступила неловкая пауза. Никто не  знал,  как  себя  вести  при  таких
необычных обстоятельствах, и даже Эмили, прекрасно понимавшая, кто  должен
входить через парадную дверь, кто - через боковую, а кто - с черного хода,
и  та  немного  растерялась.  Думаю,  что  добродушная  тетя  была  просто
поражена, как это кто-то может поставить себя в такое ложное положение;  а
жена доктора презрительно фыркнула. Наконец дядя собрался с мыслями.
   - Проведите его в кабинет, Эмили, - сказал он.  -  Я  приду  туда,  как
только допью чай.
   Но Лорд Джордж был по-прежнему полон кипучей энергии, весел и шумен. Он
говорил, что наш город - как мертвый и что он его разбудит.  Он  добьется,
чтобы сюда пустили экскурсионные поезда. Почему  бы  Блэкстеблу  не  стать
вторым Маргетом? И потом, почему бы нам не иметь своего мэра?  В  Ферн-Бей
есть мэр.
   - Наверное, сам метит  в  мэры,  -  говорили  в  Блэкстебле,  брезгливо
морщась. - Не доведет его гордыня до добра.
   А дядя замечал, что насильно мил не будешь.
   Я должен добавить, что относился к Лорду Джорджу с тем же  высокомерным
презрением,  как  и  все  вокруг.  Меня  возмущало,  что  он  осмеливается
останавливать меня на улице, называть по имени и  говорить  со  мной  так,
будто у нас одинаковое положение в обществе. Он даже предлагал мне  играть
в крикет с его сыновьями - моими ровесниками.  Но  они  ходили  в  среднюю
школу в Хэвершеме, и я конечно же не желал иметь с ними никакого дела.
   То, что рассказала Мэри-Энн, заинтриговало  и  поразило  меня,  но  мне
трудно было этому поверить. Слишком  много  романов  я  прочел  и  слишком
многое усвоил в школе, чтобы не знать кое-что про любовь, -  но  я  думал,
что все это относится только к молодым людям. Я не мог  представить  себе,
чтобы такие чувства испытывал бородатый человек, у которого есть  сыновья,
мои ровесники. Я думал, что после женитьбы  все  это  кончается.  То,  что
могут влюбляться люди, которым за тридцать, казалось мне отвратительным.
   - Не хочешь же ты сказать, что они делали что-то нехорошее? - спросил я
у Мэри-Энн.
   - Судя по тому, что я слыхала, чего только Рози Гэнн не делала. И  Лорд
Джордж был не единственным.
   - Ну погоди, почему же у нее не было ребенка?
   В романах  я  читал,  что  стоит  красивой  женщине  не  устоять  перед
искушением, как у нее появляется ребенок. Суть дела  всегда  излагалась  с
бесконечной осторожностью, иногда на нее просто  намекало  многоточие,  но
результат был неизбежным.
   - Везеньем, думаю, взяла, а не умом, -  сказала  Мэри-Энн,  но  тут  же
опомнилась и перестала вытирать тарелки. - Сдается мне, уж очень много  ты
знаешь, - сказала она.
   - Конечно, знаю, - важно ответил я. - Черт возьми,  ведь  я  уже  почти
взрослый, верно?
   - Одно могу сказать, - продолжала Мэри-Энн. - Когда миссис Ривз выгнала
ее, Лорд Джордж устроил ее в "Перья принца Уэльского" в Хэвершеме и  вечно
таскался туда в своей двуколке. Не  говори  мне  только,  будто  пиво  там
лучше, чем здесь.
   - А почему тогда Тед Дриффилд на ней женился? - спросил я.
   - Спроси что-нибудь полегче, - ответила Мэри-Энн. Там, в  "Перьях",  он
ее и увидел. Должно быть, больше никто за него  не  хотел  идти.  Ни  одна
приличная девушка за него бы не вышла.
   - А он знал про нее?
   - Это уж у него спроси.
   Я умолк. Все это очень озадачивало.
   - А как она теперь выглядит? - спросила Мэри-Энн. - Я не  видала  ее  с
тех пор, как она вышла замуж. Я даже не разговаривала с ней, как  услышала
про все эти делишки в "Железнодорожном гербе".
   - Она выглядит хорошо, - сказал я.
   - Вот и спроси ее, помнит ли она меня, - посмотрим, что она скажет.



6

   Я окончательно решил на следующее утро ехать вместе с  Дриффилдами,  но
знал, что если спрошу разрешения у дяди, то ничего хорошего  из  этого  не
получится. Если он узнает об этом потом и будет ругаться, - тут уж  ничего
не поделаешь, а если Тед Дриффилд спросит, разрешил ли мне дядя ехать,  то
я был готов ответить, что  разрешил.  Но  в  конце  концов  врать  мне  не
пришлось После обеда, во время прилива, я собрался  на  пляж  купаться,  а
дядя пошел со мной: у него были какие-то  дела  в  городе.  Не  успели  мы
миновать "Медведь и ключ", как оттуда вышел Тед Дриффилд. Он заметил нас и
прямо направился к дяде. Я был поражен его спокойствием.
   - Добрый день, священник, -  сказал  он.  -  Вы  меня  помните?  Я  еще
мальчишкой пел у вас в хоре. Я Тед Дриффилд. Мой папаша служил управляющим
у мисс Вулф.
   Мой дядя, человек очень робкий, был захвачен врасплох.
   - Да, да, здравствуйте. Я был очень огорчен, когда узнал, что ваш  отец
умер.
   - Я познакомился с вашим юным племянником. Вы не разрешите  ему  завтра
со мной прокатиться? Одному ему  кататься  скучно,  а  я  собираюсь  снять
оттиски с одной надгробной доски в Ферн-Черче.
   - Это очень любезно с вашей стороны, но...
   Дядя собирался было ответить отказом, но Дриффилд перебил его:
   - Я присмотрю, чтобы он вел себя  хорошо.  Наверное,  он  тоже  захочет
сделать для себя оттиск - все-таки польза. Бумаги и воску я дам,  так  что
ему это ничего не будет стоить.
   Дядя не отличался последовательностью  в  рассуждениях,  и  предложение
Дриффилда заплатить за мою бумагу и воск так его обидело,  что  он  совсем
забыл о своем намерении запретить мне ехать.
   - Он вполне может и сам купить бумагу и воск, - сказал дядя. -  У  него
хватает карманных денег, и уж лучше пусть тратит их на что-нибудь  в  этом
роде, чем объедаться лакомствами.
   - Ну ладно, пусть зайдет в писчебумажный магазин  Хейуорда  и  попросит
такой же бумаги, какую я брал, и воску.
   - Я пойду сейчас, - сказал я и, пока дядя не передумал, помчался  через
улицу.



7

   Не знаю, почему Дриффилды так заботились обо мне, - разве что просто по
доброте сердечной. Я не был ни умен, ни разговорчив, и если развлекал Теда
Дриффилда, то без всякого  намерения  с  моей  стороны.  Может  быть,  его
забавляло мое высокомерие. Я оставался при своем убеждении,  что  снисхожу
до общения с сыном управляющего мисс Вулф, да еще к тому же  писакой,  как
его называл дядя;  и  когда  я,  вероятно  с  легким  оттенком  презрения,
попросил у него почитать какую-нибудь его книжку, а  он  сказал,  что  мне
будет неинтересно, я поверил ему на слово и настаивать не стал.
   Мой дядя, однажды разрешив мне  покататься  с  Дриффилдами,  больше  не
возражал против нашего знакомства. Иногда мы вместе ходили  под  парусами,
иногда ездили в какое-нибудь живописное место, где Дриффилд делал наброски
акварелью. Не знаю, был ли тогда климат в  Англии  лучше  или  это  просто
юношеская иллюзия, но мне помнится, будто все это лето солнечные  дни  шли
один  за  другим  непрерывной  чередой.  Я  начал   чувствовать   странную
привязанность к этой холмистой, плодородной и уютной местности. Мы  ездили
на далекие прогулки то в одну, то  в  другую  церковь,  снимая  оттиски  с
бронзовых надгробных досок, на которых были изображены рыцари в доспехах и
дамы в пышных фижмах. Тед Дриффилд заразил меня своим увлечением, и  я  со
страстью предавался этому нехитрому занятию.  Плоды  своего  усердия  я  с
гордостью показывал дяде, а он, по-моему, думал, что, находясь в церкви, я
не могу натворить ничего плохого, в каком бы обществе ни был.
   Пока мы работали, миссис Дриффилд обычно оставалась снаружи - не читала
и не шила, а просто гуляла вокруг; по-видимому, она была способна  сколько
угодно времени ничего не делать, не испытывая скуки. Иногда  я  выходил  к
ней, и мы сидели на траве, болтая о моей школе, о моих тамошних приятелях,
об учителях, о жителях Блэкстебла  и  просто  так,  ни  о  чем.  Мне  было
приятно, что она называет меня "мистер Эшенден".  Думаю,  что  она  первая
начала меня так называть, и из-за этого  я  чувствовал  себя  взрослым.  Я
терпеть не мог,  когда  меня  называли  "мастер  Уилли",  потому  что  это
казалось мне смешным. Если на то пошло, мне вообще  не  нравились  ни  мое
имя, ни моя фамилия, и я проводил много времени, придумывая  новые,  более
подходящие.  Больше  всего  мне  нравилось  имя  Родрик  Рэвенсуорт,  и  я
исписывал целые листы бумаги, подписываясь этим именем  с  соответствующим
лихим росчерком. Не стал бы я возражать и против того,  чтобы  меня  звали
Людовик Монтгомери.
   Я никак не мог переварить то, что Мэри-Энн рассказала  мне  про  миссис
Дриффилд. Хотя в теории я знал, что делают люди, когда женятся,  и  вполне
мог изложить фактическую сторону дела в  самых  прямых  выражениях,  но  в
действительности я этого не понимал. Подобные вещи казались  мне  довольно
противными, и в конечном счете я всему этому  не  совсем  верил.  В  конце
концов, я же понимал, что земля круглая, но ведь я прекрасно знал, что она
плоская! Миссис Дриффилд выглядела такой искренней, так открыто  смеялась,
во всем ее поведении было что-то такое молодое и ребячливое, что я не  мог
представить себе ее "путавшейся" с матросами, не говоря уж о таком ужасном
и неприличном человеке, как Лорд Джордж. Она была совсем не похожа на  тех
"падших женщин", о которых я читал в романах. Конечно, я знал, что  она  -
"не из хорошего общества", и говорила она с блэкстеблским акцентом и время
от времени делала ошибки в  произношении,  а  ее  грамматика  иногда  меня
просто шокировала, - но она мне нравилась,  и  я  ничего  не  мог  с  этим
поделать. Я пришел к выводу, что Мэри-Энн все наврала.
   Как-то я сказал ей, что Мэри-Энн - наша кухарка.
   - Она говорит, что была вашей соседкой на Райлейн, - добавил я, готовый
услышать в ответ, что миссис Дриффилд никогда о ней  не  слыхала.  Но  она
улыбнулась, и ее голубые глаза радостно засияли.
   - Это верно. Она водила меня в воскресную  школу.  Ох,  и  билась  она,
чтобы заставить меня сидеть спокойно! Я слыхала, что она пошла  служить  к
священнику. Надо же, что она все еще там! Я не видела ее не  знаю  сколько
времени. Хорошо было бы как-нибудь ее  повидать  и  поболтать  о  старине.
Передайте ей привет от меня, ладно? И скажите, чтобы она заглянула,  когда
у нее будет свободный вечер. На чашку чаю.
   Я  был  озадачен.  В  конце  концов,  Дриффилды  снимали  целый  дом  и
поговаривали о том, чтобы его купить, и имели свою прислугу. Им  вовсе  не
подобало принимать к чаю  Мэри-Энн,  а  меня  это  поставило  бы  в  очень
неловкое положение. Они как будто не понимали, что можно  делать,  а  чего
просто нельзя. Меня всегда удивляло, как это они говорят о таких  эпизодах
из своего прошлого, о которых, по-моему, и заикаться не должны. Не знаю, в
самом ли деле люди, среди  которых  я  жил,  были  так  претенциозны,  так
стремились выглядеть богаче или важнее, чем были на самом деле, но  теперь
мне кажется, что вся  их  жизнь  была  полна  притворства.  Они  жили  под
непроницаемой маской респектабельности. Их никогда нельзя было застать без
пиджака, с ногами на столе. Дамы не показывались на людях, не  нарядившись
в вечерние платья; в каждодневной жизни они соблюдали  жестокую  экономию,
так что забежать к ним пообедать было нельзя, но  уж  если  они  принимали
гостей, то столы ломились от яств. Какая бы катастрофа  ни  разражалась  в
семье, они высоко держали голову и не показывали виду. Пусть даже один  из
сыновей женился на актрисе - они никогда не упоминали об  этом  несчастье,
и, хотя все соседи говорили, что это ужасно, в присутствии потерпевших они
тщательно следили, чтобы разговор не зашел о театре.  Все  мы  знали,  что
жена майора Гринкорта, который арендовал  поместье  "Три  фронтона",  была
связана с торговлей, но ни она, ни майор никогда даже не намекали  на  эту
позорную тайну; и хотя мы за глаза презрительно фыркали по их  адресу,  мы
были слишком вежливы, чтобы даже  упомянуть  в  их  присутствии  о  посуде
(источнике приличного дохода миссис Гринкорт). Не были диковинкой и  такие
случаи, когда разгневанный родитель лишал  сына  наследства  или  запрещал
своей дочери, вышедшей замуж, как моя мать,  за  поверенного,  переступать
порог его дома. Все это было для меня  привычным  и  естественным.  А  вот
рассказы Теда Дриффилда о том, как он  работал  официантом  в  холборнском
ресторане,  звучавшие  так,  будто  тут  нет   ничего   особенного,   меня
шокировали. Я знал, что когда-то он сбежал из дома и нанялся матросом: это
было романтично - я знал, что мальчики  часто  так  поступают,  во  всяком
случае в книгах, и сталкиваются с захватывающими приключениями, прежде чем
жениться на дочке герцога с огромным состоянием. Но Тед Дриффилд был еще и
кебменом в Мейдстоне, и клерком в конторе букмекера в Бирмингаме.
   Как-то мы проезжали мимо "Железнодорожного герба",  и  миссис  Дриффилд
небрежно сказала, что здесь она проработала три года, как будто это  самое
обыкновенное дело.
   - Здесь была моя первая работа, - сказала она.  -  Потом  я  перешла  в
"Перья" в Хэвершеме и работала там, пока не вышла замуж.
   Она засмеялась, как будто это воспоминание доставило ей радость.  Я  не
знал, что сказать и куда смотреть, и покраснел до ушей.
   В другой раз, когда мы ехали через Ферн-Бей, возвращаясь  после  долгой
прогулки по жаре, и всем очень  хотелось  пить,  она  предложила  зайти  в
"Дельфин" и выпить по стакану пива. Она разговорилась с девушкой,  которая
торговала за стойкой, и я с ужасом услышал, как она сказала, что сама пять
лет этим занималась. К нам вышел хозяин, и Тед  Дриффилд  угостил  его,  а
миссис Дриффилд заказала стакан портвейна для буфетчицы,  и  все  дружески
болтали о торговле, и о поставщиках,  и  о  том,  как  растут  цены.  Меня
бросало то в жар, то в холод, и я не знал, что  делать.  Когда  мы  вышли,
миссис Дриффилд заметила:
   - Мне понравилась эта девушка, Тед. Кажется, она неплохо устроилась.  Я
ей говорю: это жизнь трудная, но  зато  веселая.  Видишь,  что  происходит
крутом, а если будешь правильно себя вести, то неплохо  выйдешь  замуж.  Я
заметила у нее обручальное кольцо, но она сказала, что  носит  его  просто
так, потому что это дает повод парням с ней заигрывать.
   Дриффилд засмеялся. Она повернулась ко мне:
   - Веселое это было время, когда я работала буфетчицей. Но, конечно, всю
жизнь так нельзя. Нужно подумать и о будущем.
   Но меня ждало еще большее потрясение. Дело было в середине сентября,  и
мои каникулы близились к концу. Я был весь полон Дриффилдами, но дома дядя
не давал мне о них говорить.
   - Мы не желаем, чтобы ты совал повсюду своих друзей, -  говорил  он.  -
Есть более подходящие темы для разговора. Но я думаю, что раз Тед Дриффилд
родился в этом приходе и видится с тобой почти каждый день, он мог бы и  в
церковь иногда заглядывать.
   Однажды я сказал Дриффилду:
   - Дядя хотел бы, чтобы вы ходили в церковь.
   - Ладно. Пойдем в следующее воскресенье вечером, а, Рози?
   - Пожалуйста, - ответила она.
   Я сказал Мэри-Энн, что они придут. Я сидел на  скамье,  отведенной  для
семьи священника, сразу за лендлордом, и не мог оглянуться,  но  по  тому,
как вели себя соседи по  другую  сторону  прохода,  было  видно,  что  они
пришли, и как только мне на следующий день представился случай, я  спросил
Мэри-Энн, видела ли она их.
   - Видела, будь покоен, - мрачно ответила Мэри-Энн.
   - А ты говорила с ней потом?
   - Я? - Она вдруг рассердилась. - А ну убирайся  с  кухни.  Что  ты  тут
целый день вертишься? Просто  работать  невозможно,  когда  ты  все  время
попадаешься под ноги.
   - Ладно, - сказал я, - нечего ругаться.
   - Не знаю, что думает твой дядя, когда разрешает тебе шляться с  такими
людьми. Да еще вон какие цветы на шляпке. Как ей  не  стыдно  на  людях-то
показываться? Уходи, мне некогда.
   Почему Мэри-Энн так рассердилась, я не понял. Больше я с ней  о  миссис
Дриффилд не заговаривал. Но два-три дня спустя я зашел за чем-то на кухню.
У нас было две  кухни:  одна  маленькая,  в  которой  готовили  всегда,  и
большая, построенная, наверное, в те времена,  когда  сельские  священники
имели большие семьи и давали роскошные обеды для окружающих  помещиков;  в
ней Мэри-Энн обычно сидела и шила, закончив дневную работу. В восемь часов
она подавала холодный ужин, так что после чаю ей было почти нечего делать.
   Был седьмой час, смеркалось. Эмили отпустили на вечер, и я  думал,  что
Мэри-Энн одна, но еще в коридоре услышал голоса и смех. Я догадался, что к
Мэри-Энн кто-то зашел. В кухне  горела  лампа,  но  ее  прикрывал  плотный
зеленый  абажур,  и  было  почти  темно.  Мэри-Энн  пила  чай  с  какой-то
приятельницей. Когда я открыл  дверь,  разговор  прекратился,  а  потом  я
услышал:
   - Добрый вечер.
   Вздрогнув от неожиданности, я увидел, что эта приятельница Мэри-Энн  не
кто  иная,  как  миссис  Дриффилд.   Заметив   мое   изумление,   Мэри-Энн
рассмеялась.
   - Рози Гэнн заглянула ко мне на чашку чаю, - сказала она. - Вот сидим и
вспоминаем старину.
   Мэри-Энн немного смутилась, когда я их застал, но  я  был  смущен  куда
сильнее. Миссис Дриффилд улыбнулась мне своей ребячливой, озорной улыбкой:
она чувствовала себя как дома. Почему-то я обратил внимание на ее платье -
наверное, потому, что ни разу  не  видел  ее  такой  важной.  Платье  было
светло-голубое, очень узкое в талии, с короткими рукавами и длинной  юбкой
в оборках. На голове у нее красовалась большая черная соломенная шляпка  с
массой розочек, листочков и бантиков - очевидно,  та  самая,  которую  она
надевала в воскресенье в церковь.
   - Я подумала, что если ждать, пока Мэри-Энн придет ко мне, то  придется
прождать до второго пришествия, и решила зайти к ней сама.
   Мэри-Энн смущенно усмехнулась, но видно было, что ей это приятно.  Взяв
что-то, за чем я приходил на кухню, я побыстрее убрался. Погулял  в  саду,
потом оказался у ворот и стал глядеть поверх калитки на дорогу.  Было  уже
темно. Скоро я заметил, что по дороге идет человек. Я не обратил  на  него
внимания, но он ходил взад и вперед, как будто  кого-то  ждал.  Сначала  я
подумал, что это, наверное, Тед Дриффилд, и уже  собрался  выйти  к  нему,
когда он остановился и закурил трубку, и я увидел, что это Лорд Джордж.  Я
удивился, что он может здесь делать, и в этот самый момент  мне  пришло  в
голову, что он ждет миссис Дриффилд.  У  меня  заколотилось  сердце,  и  я
отступил в тень от  кустов,  хотя  и  так  стоял  в  темноте.  Прошло  еще
несколько минут, потом я увидел,  как  боковая  дверь  открылась  и  вышла
миссис Дриффилд, которую провожала Мэри-Энн. Я услышал ее шаги по  гравию.
Она подошла к калитке и отворила ее. Калитка открылась с легким щелчком.
   При этом звуке Лорд Джордж перешел дорогу  и,  прежде  чем  она  успела
выйти, проскользнул внутрь. Он обнял ее и крепко прижал к себе.  Она  тихо
засмеялась.
   - Осторожно, я в шляпе, - прошептала она.
   Я стоял не больше чем в трех футах от них  и  окаменел  от  страха  при
мысли, что они могут меня обнаружить. Я сгорал от  стыда  за  них  и  весь
дрожал от волнения. Целую минуту он держал ее в объятиях.
   - Пойдем в сад? - шепнул он.
   - Нет, там мальчик. Пойдем в поле.
   Они вышли в калитку - он обнимал ее за талию - и  скрылись  в  темноте.
Тут сердце у меня заколотилось так, что даже дыхание  перехватило.  Я  был
настолько потрясен, что потерял  всякую  способность  соображать.  Все  на
свете я бы отдал за то, чтобы рассказать кому-нибудь о том, что видел,  но
это была тайна, которую я должен был хранить.  Это  придавало  мне  особую
важность в собственных глазах. Не спеша направившись к дому, я вошел через
боковую дверь. Мэри-Энн услышала, как она открылась, и окликнула меня:
   - Это ты, мастер Уилли?
   - Да.
   Я заглянул на кухню. Мэри-Энн ставила на поднос ужин, чтобы нести его в
столовую.
   - На твоем месте я бы не стала говорить дяде, что Рози Гэнн была тут, -
сказала она.
   - Ну конечно, нет.
   - Я просто сил нет как удивилась. Услышала стук в  дверь,  открываю,  а
там Рози! У меня ноги так и  подкосились.  "Мэри-Энн",  -  говорит,  и  не
успела  я  опомниться,  как  она  принялась  меня  целовать.  Пришлось  ее
пригласить, а уж раз она вошла, пришлось попить с ней чаю.
   Мэри-Энн старалась оправдаться.  После  всего,  что  она  говорила  про
миссис Дриффилд, мне должно было показаться странным, что они сидели  тут,
болтали и смеялись. Но я не стал пользоваться своей победой.
   - Она не так уж плоха, верно? - сказал я.
   Мэри-Энн улыбнулась. Несмотря на черные, испорченные  зубы,  ее  улыбка
была милой и трогательной.
   - Не знаю уж почему, но есть в ней  что-то  такое,  что  нельзя  ее  не
любить. Она сидела здесь чуть ли не час, и я смело  скажу  -  ни  разу  не
начала задаваться. А я собственными ушами слышала, как  она  сказала,  что
этот материал у нес на платье стоит  тринадцать  шиллингов  и  одиннадцать
пенсов за ярд, и я верю - так оно и есть. Она все помнит  -  и  как  я  ее
причесывала, когда она была совсем крошка, и как заставляла ее мыть  ручки
перед чаем. Ее мать иногда присылала ее к нам пить чай. Красивая она  была
тогда, как картинка.
   Мэри-Энн углубилась в воспоминания, и ее смешное морщинистое лицо стало
задумчивым.
   - Ну ладно, - сказала она, помолчав. - В  общем,  не  хуже  она  многих
других, если бы только мы про них знали всю правду. Просто соблазнов у нее
было больше. И вот что я скажу - что бы там они про  нее  ни  говорили,  а
представься им самим случай, и они были бы не лучше.



8

   Погода резко переменилась: похолодало,  пошли  проливные  дожди.  Нашим
прогулкам пришел конец. Я не жалел об этом, я  не  представлял  себе,  как
теперь буду смотреть в глаза миссис Дриффилд, зная, что она встречается  с
Джорджем Кемпом. Я был не столько шокирован, сколько  поражен,  и  не  мог
понять, как ей может нравиться, когда ее целует этот пожилой человек. Мне,
начитавшемуся романов, даже приходила в голову фантастическая мысль, будто
Лорд Джордж каким-то образом держит ее в  своей  власти  и,  владея  неким
ужасным секретом, заставляет ее соглашаться на его отвратительные объятья.
У меня рождались страшные предположения - о двоемужии, убийствах, подделке
документов. В книгах почти каждый негодяй угрожал какой-нибудь беззащитной
женщине разоблачением одного из  этих  преступлений.  Может  быть,  миссис
Дриффилд за кого-нибудь поручилась - я никогда не мог понять,  что  именно
это означает, но знал, что последствия бывают  самые  катастрофические.  Я
рисовал себе картины ее  отчаяния  (долгие  бессонные  ночи,  которые  она
просиживает в одной рубашке  у  окна,  распустив  до  колен  свои  светлые
волосы,  и  без  всякой  надежды  ждет  рассвета)   и   видел   себя   (не
пятнадцатилетнего мальчишку, получающего шесть пенсов в  неделю  карманных
денег, а высокого мужчину с нафабренными усами и  стальными  мускулами,  в
безукоризненном  фраке),  спасающего  ее  благодаря  своему   героизму   и
находчивости из лап гнусного шантажиста. Но, с  другой  стороны,  непохоже
было, чтобы она так  уж  против  своей  воли  принимала  ухаживания  Лорда
Джорджа, и в ушах у меня продолжал звучать ее смех. В нем слышалась нотка,
которой я еще никогда не слыхал и от которой у  меня  почему-то  захватило
дух.
   За весь остаток каникул я только один раз видел Дриффилдов. Мы случайно
встретились в городе. Они остановились и заговорили со мной. Я опять очень
смутился,  а  поглядев  на  миссис  Дриффилд,  не  мог  не  покраснеть   в
замешательстве: по ее лицу ничуть не заметно было, что она чувствует  свою
тайную вину. Она смотрела на меня своими  мягкими  голубыми  глазами,  где
таилось  ребяческое  игривое  озорство.  Ее  полные  розовые  губы   часто
приоткрывались, как будто готовые улыбнуться. А честное лицо  ее  выражало
ненависть и неподдельную откровенность - это я очень хорошо  почувствовал,
хотя тогда и не сумел бы выразить. Если  бы  я  попробовал  подобрать  для
этого слова, я, вероятно, сказал бы: "С виду она честнее  честного".  Было
просто невероятно, чтобы она могла "гулять" с Лордом Джорджем. Должно было
существовать какое-то объяснение; я  не  верил  в  то,  что  видел  своими
глазами.
   И вот настал день, когда мне нужно было возвращаться  в  школу.  Возчик
взял мой чемодан, и я налегке пошел на станцию. Предложение тети проводить
меня я отверг: мне казалось, что идти одному более подобает  мужчине,  но,
когда  я  шел  по  улице,  я  чувствовал  себя  несколько  подавленным.  В
Теркенбери вела маленькая железнодорожная ветка, и станция была на  другом
конце города, недалеко от пляжа. Я взял билет и устроился в уголке  вагона
третьего класса. Вдруг я услышал голос: "Вот  он!"  -  и  в  вагон  весело
ворвались Дриффилды.
   - Мы решили прийти и проводить вас, - сказала Рози.  -  Вам,  наверное,
грустно?
   - Нет, вовсе нет.
   - Ну ничего, это  ненадолго.  У  нас  будет  масса  времени,  когда  вы
вернетесь на рождество. Вы умеете кататься на коньках?
   - Нет.
   - А я умею. Я вас научу.
   Ее веселье ободрило меня, и в то же самое  время  при  мысли,  что  они
приехали на станцию попрощаться со мной, у меня к горлу подкатил клубок. Я
изо всех сил старался, чтобы на моем лице ничего нельзя было прочесть.
   - В этом году я собираюсь много играть в регби, - сказал  я.  -  Думаю,
что попаду во вторую сборную.
   Она посмотрела на меня сияющими добротой глазами с  улыбкой  на  полных
розовых губах. В ее улыбке было что-то такое, что всегда мне нравилось,  а
голос ее, казалось, чуть дрожит  не  то  от  смеха,  не  то  от  слез.  На
мгновение я с ужасом подумал, что сейчас она меня поцелует, и  перепугался
до полусмерти. Она продолжала разговор слегка шутливым тоном,  как  обычно
взрослые говорят со школьниками, а Дриффилд стоял молча, смотрел  на  меня
улыбающимися глазами и теребил бородку. Потом кондуктор дал резкий свисток
и замахал красным флажком. Миссис Дриффилд  пожала  мне  руку.  Подошел  и
Дриффилд.
   - До свидания, - сказал он. - Вот вам кое-что.
   Он сунул мне в руку маленький  сверток,  и  поезд  тронулся.  Развернув
сверток, я нашел там две полкроны, обернутые в клочок бумаги. Я  покраснел
до ушей. Иметь лишние пять шиллингов было приятно, но мысль о том, что Тед
Дриффилд осмелился дать мне подачку, наполнила меня яростью  и  унижением.
Взять что-нибудь от него было для меня немыслимо. Правда, я катался с  ним
на велосипеде и ходил в море, но он не принадлежал к числу "сагибов"  (это
я усвоил от майора Гринкорта), и  дать  мне  пять  шиллингов  было  с  его
стороны оскорблением. Сначала я было решил вернуть ему деньги без  единого
слова, показав своим молчанием, как я возмущен таким нарушением  приличий;
потом я сочинил  в  уме  полное  достоинства  ледяное  письмо,  в  котором
благодарил  его  за  великодушие,  но  указывал,  что  он  должен  понять,
насколько невозможно для джентльмена принять подачку,  по  сути  дела,  от
постороннего человека. Я размышлял об этих двух полукронах несколько дней,
и с каждым днем мне казалось, что Дриффилд не имел в виду ничего  плохого,
и к тому же ведь он очень дурно воспитан и ничего не понимает в жизни; мне
не хотелось огорчить его, отослав деньги обратно, и в конце  концов  я  их
истратил. Но я успокоил свое ущемленное самолюбие тем, что не стал  писать
Дриффилду письмо с благодарностью за подарок.
   Но когда настало рождество и я вернулся в Блэкстебл на каникулы, больше
всего я стремился повидать Дриффилдов. В этом унылом, затхлом городке  они
одни, казалось, как-то  связаны  с  внешним  миром,  который  уже  начинал
вызывать  у  меня  тревожное  любопытство.  Я  не  мог   преодолеть   свою
застенчивость настолько, чтобы зайти к ним, и надеялся, что встречу  их  в
городе. Но стояла ужасная погода,  со  свистом  налетал  неистовый  ветер,
пронизывая до костей, и немногих  женщин,  выходивших  из  дому  по  своим
делам, несло по улице с развевающимися  широкими  юбками,  как  рыболовные
шхуны в шторм. Внезапными шквалами обрушивался  холодный  дождь,  а  небо,
которое  летом  так  уютно  окутывало  гостеприимную   местность,   теперь
превратилось в полную угрозы, давящую плотную пелену. Случайно встретиться
с Дриффилдами надежды было мало, и наконец я собрался с  духом  и  однажды
после чаю ускользнул из дома.
   До самой станции дорога была окутана кромешной тьмой, а дальше редкие и
тусклые фонари все-таки позволяли держаться  тротуара.  Дриффилды  жили  в
переулке, в маленьком двухэтажном доме с закопченными стенами  из  желтого
кирпича и эркером на фасаде.  Я  постучал,  и  скоро  маленькая  горничная
открыла  дверь.  Я  спросил,  дома  ли  миссис  Дриффилд.  Она  неуверенно
посмотрела на меня, сказала, что сейчас узнает, и  ушла,  оставив  меня  в
коридоре. Я уже слышал голоса в следующей комнате, но они  затихли,  когда
она открыла дверь и,  войдя,  закрыла  ее  за  собой.  Я  ощутил  какую-то
таинственность; в домах друзей моего дяди, даже когда в  камине  не  горел
огонь и с вашим приходом приходилось зажигать газ,  вас  все  равно  сразу
приглашали в гостиную. Но дверь открылась, и вышел  Дриффилд.  В  коридоре
было почти темно, и сначала он не мог разглядеть, кто пришел,  но  тут  же
узнал меня.
   - А, это вы! А мы думали, когда с вами увидимся!
   И он крикнул:
   - Рози, это молодой Эшенден.
   Миссис Дриффилд вскрикнула и, во мгновение ока появившись  в  коридоре,
уже пожимала мне руку.
   - Заходите, заходите.  Раздевайтесь.  Какая  ужасная  погода,  да?  Вы,
наверное, закоченели.
   Она помогла мне снять пальто и шарф, выхватила из рук шапку и  потащила
меня в теплую и душную маленькую комнату, заставленную мебелью.  В  камине
горел огонь, а три газовые горелки с круглыми колпаками из матового стекла
(у нас дома газа не было) заливали комнату ярким светом. В воздухе  стояли
клубы табачного дыма. Сначала, ошарашенный бурным приемом, я не разглядел,
кто были два человека, которые встали, когда я вошел. Потом я увидел,  что
это дядин помощник мистер Гэллоуэй и Лорд Джордж Кемп. Мне показалось, что
дядин помощник пожал мне руку с неохотой.
   - Здравствуй. Я только зашел вернуть  книги,  которые  брал  у  мистера
Дриффилда, а миссис Дриффилд любезно предложила мне остаться и попить чаю.
   Я не то что увидел, а почувствовал лукавый взгляд,  который  бросил  на
него Дриффилд. Он что-то сказал о богатстве неправедном - я понял, что это
цитата, но не уловил ее смысла. Мистер Гэллоуэй рассмеялся.
   - Ну, не знаю, - сказал он. - А как насчет мытарей и грешников?
   Я подумал, что это замечание  весьма  дурного  вкуса,  но  тут  в  меня
вцепился Лорд Джордж. Он чувствовал себя вполне непринужденно.
   - Ну, молодой человек, приехали домой на каникулы?  Честное  слово,  вы
необыкновенно выросли.
   Я довольно холодно пожал ему руку. "Лучше бы я не приходил", -  подумал
я.
   - Дайте-ка я вам налью чашку хорошего крепкого чая, - предложила миссис
Дриффилд.
   - Я уже пил.
   - Ну, выпейте еще, - вмешался Лорд Джордж  с  таким  видом,  как  будто
хозяин здесь он, что было вполне в его духе. - У  такого  здорового  парня
всегда должно найтись место еще для одного бутерброда с джемом,  а  миссис
Д. отрежет вам кусочек пирога своими собственными прелестными ручками.
   Чайная посуда была еще на столе, за которым они сидели. Мне  подставили
стул, и миссис Дриффилд дала мне кусок пирога.
   - А мы как раз уговаривали Теда спеть нам песню, - сказал Лорд  Джордж.
- Давайте, Тед.
   - Спой "Все из-за того солдата", Тед, - сказала миссис Дриффилд. -  Мне
она очень нравится.
   - Нет, спойте "Тут взялись мы за него".
   - Смотрите, как бы я не спел обе, - пошутил Дриффилд.
   Он взял с пианино банджо, подстроил его и запел. У него был  прекрасный
баритон. Я привык к пению: когда у нас устраивали званый чай или когда  мы
шли в  гости  к  майору  или  доктору,  гости  всегда  приносили  с  собой
инструменты и оставляли их  в  передней,  чтобы  не  казалось,  будто  они
навязываются со своей музыкой и пением. Но после чая  хозяйка  спрашивала,
принесли ли они инструменты, они робко признавались, что принесли, и  если
это происходило у нас, меня посылали за ними. Бывало и  так:  какая-нибудь
молодая дама говорила, что она совсем уже  забросила  музыку  и  ничего  с
собой не взяла, и тогда вмешивалась ее мать  и  говорила,  что  инструмент
захватила она. Но пели они не комические песенки, а  "Напев  Аравии",  или
"Доброй ночи, любовь моя", или "Королеву моей души". Однажды на  ежегодном
концерте в собрании мануфактурщик Смитсон спел комическую песенку, и, хотя
в задних рядах бурно аплодировали, общество нашло, что в  ней  нет  ничего
смешного. Возможно, так оно и было.  Во  всяком  случае,  перед  следующим
концертом его попросили более тщательно выбирать, что петь ("Не  забудьте,
мистер  Смитсон,  здесь  присутствуют  леди!"),  и  он  исполнил   "Смерть
Нельсона".
   Следующая песенка Дриффилда была с припевом, который  рьяно  подхватили
дядин помощник и Лорд Джордж. С тех пор я слышал ее  много  раз,  но  могу
вспомнить только четыре строчки:

   Тут взялись мы за него -
   Открывал он двери лбом,
   И ступеньки все считал,
   И валялся под столом.

   Когда песенка кончилась, я, как хорошо воспитанный человек, обратился к
миссис Дриффилд:
   - А вы не поете?
   - Петь-то пою, но так,  что  молоко  прокисает,  и  Тед  не  очень  это
приветствует.
   Дриффилд отложил банджо и закурил трубку.
   - Ну, а как подвигается  твоя  книга,  Тед?  -  дружески  спросил  Лорд
Джордж.
   - Да ничего, работаю.
   - Чудак ты, Тед, со своими книгами, - засмеялся Лорд Джордж.  -  Почему
бы  тебе  не  остепениться  и  не  заняться  для  разнообразия  чем-нибудь
приличным? Я бы взял тебя к себе на работу.
   - Да мне и так хорошо.
   - Оставь его в покое, Джордж, - сказала миссис Дриффилд. - Ему нравится
писать, и я думаю так: пока это доставляет ему удовольствие, пусть его.
   - Ну, конечно, я не говорю, что понимаю что-нибудь в книжках... - начал
Джордж Кемп.
   - Так и не рассуждай о них, - перебил с улыбкой Дриффилд.
   - По-моему, человек, который написал "Тихую  гавань",  может  этого  не
стыдиться, - сказал мистер Гэллоуэй, - что бы там ни писали критики.
   - Слушай, Тед, я знаю тебя с детства и все-таки не смог  ее  прочитать,
как ни старался.
   - Нет, нет, не надо говорить о книгах, - вмешалась миссис  Дриффилд.  -
Спой нам еще, Тед.
   - Мне пора, - сказал дядин помощник и повернулся ко  мне.  -  Мы  можем
пойти вместе. Дриффилд, вы дадите мне что-нибудь почитать?
   Дриффилд указал на кучу новых книг, наваленных на - столе в углу.
   - Выбирайте.
   - Боже, сколько их! - сказал я, жадно на них глядя.
   - О, это все дрянь. Прислали на рецензию.
   - А что вы с ними делаете?
   - Отвожу в Теркенбери и продаю, за сколько могу. Все-таки подспорье.
   Дядин помощник выбрал несколько книг и вышел вместе со  мной,  неся  их
под мышкой.
   - Ты сказал дяде, что идешь к Дриффилдам? - спросил он.
   - Нет. Я просто вышел погулять, и мне  вдруг  пришло  в  голову  к  ним
заглянуть.
   Это, конечно, не совсем соответствовало  действительности,  но  мне  не
хотелось говорить мистеру Гэллоуэю, что, хоть я уже практически  взрослый,
дядя мало с этим считается и вполне может запретить мне видеться с людьми,
которые ему не по душе.
   - На твоем месте я бы не стал об этом рассказывать  без  особой  нужды.
Дриффилды - хорошие люди, но твой дядя их не очень одобряет.
   - Знаю, - сказал я. - Все это чепуха.
   - Конечно, они простоваты, но пишет он неплохо,  и,  если  подумать,  в
какой обстановке он вырос, вообще удивительно, что он пишет.
   Я понял, куда он клонит, и обрадовался. Мистер Гэллоуэй не хотел, чтобы
дядя знал о его дружбе с Дриффилдами. В любом случае я мог быть уверен: он
меня не выдаст.
   Наверное,  то,  что  дядин  помощник  так  снисходительно  отзывался  о
человеке,   который   уже    давно    признан    одним    из    величайших
поздневикторианских романистов, теперь может вызвать улыбку; но именно так
о Дриффилде обычно говорили в Блэкстебле.  Как-то  нас  пригласила  к  чаю
миссис  Гринкорт,  у  которой   гостила   ее   двоюродная   сестра,   жена
преподавателя из Оксфорда, слывшая весьма образованной особой. Эта  миссис
Энкомб была маленького роста, с живым морщинистым лицом; она поразила  нас
тем, что коротко стригла свои седые волосы и носила черную шерстяную юбку,
едва доходившую до верхнего края туфель с  квадратными  носами.  Это  была
первая Современная Женщина, появившаяся в Блэкстебле. Мы были потрясены  и
сразу же заняли оборонительные позиции, потому что она выглядела умной,  а
мы от этого робели. (Потом все мы издевались над ней, и дядя говорил тете:
"Нет, дорогая, я рад, что ты не так умна, по  крайней  мере,  от  этого  я
избавлен"; а когда тетя была в игривом  настроении,  она  надевала  поверх
своих туфель дядины шлепанцы, согревавшиеся у огня, и говорила:  "Смотрите
- современная женщина". И потом мы все говорили: "Какая смешная эта миссис
Гринкорт: никогда не знаешь, что она еще придумает. А все-таки  она  -  не
совсем то..." Мы никак не могли простить ей того, что ее отец был хозяином
фарфоровой фабрики, а дед - рабочим.)
   Но  всем  нам  было  очень  интересно  слушать,   как   миссис   Энкомб
рассказывает о людях, которых  она  знала.  Дядя  учился  в  Оксфорде,  но
оказалось, что все, о ком он спрашивал, уже  умерли.  Миссис  Энкомб  была
знакома с миссис Хэмфри  Уорд  и  восхищалась  "Робертом  Элсмиром".  Дядя
считал его скандальной книгой и  был  удивлен,  когда  узнал,  что  мистер
Гладстон, по крайней мере  называвший  себя  христианином,  сказал  о  ней
несколько хороших слов. Дядя даже поспорил с  миссис  Энкомб.  Он  сказал,
что, по его мнению, эта книга внесет в умы  смуту  и  внушит  людям  такие
мысли, которых им лучше бы не иметь. Миссис Энкомб отвечала, что он так не
думал бы, если бы знал миссис Хэмфри Уорд. Это весьма  достойная  женщина,
племянница мистера Мэтью Арнольда, и, что бы вы ни думали о самой книге (а
она, миссис Энкомб, готова признать, что  кое-что  в  ней  лучше  было  бы
убрать), совершенно очевидно, что она написала ее из наилучших побуждений.
Миссис Энкомб знала и мисс Браутон. Она из очень хорошей семьи, и странно,
что она пишет такие книги.
   - Я не вижу в них  ничего  плохого,  -  сказала  миссис  Хэйфорт,  жена
доктора. - Мне они нравятся, особенно "Красна, как розочка".
   - А вы хотели бы, чтобы их  прочли  ваши  девочки?  -  спросила  миссис
Энкомб.
   - Пока еще нет, вероятно, - ответила миссис Хэйфорт, -  но,  когда  они
выйдут замуж, я ничего не буду иметь против.
   - Тогда вам, может быть,  интересно  будет  узнать,  -  сказала  миссис
Энкомб,  -  что,  когда  на  прошлую  пасху  я  была  во  Флоренции,  меня
познакомили с Уйда.
   -  Это  совсем  другое  дело,  -  возразила  миссис  Хэйфорт.  -  Я  не
представляю, чтобы хоть одна леди могла читать книги Уйда.
   - Я прочла одну из любопытства,  -  сказала  миссис  Энкомб.  -  Должна
сказать, что такого скорее можно было ждать от француза, чем от порядочной
англичанки.
   - Но, насколько я понимаю,  она  на  самом  деле  -  не  англичанка.  Я
слышала, что ее настоящее имя - мадемуазель де ля Раме.
   Тут-то мистер Гэллоуэй и завел речь об Эдуарде Дриффилде.
   - Знаете, а у нас здесь тоже живет писатель, - вставил он.
   - Мы не очень им гордимся, -  сказал  майор.  -  Это  сын  управляющего
старой мисс Вулф, а женился он на буфетчице.
   - А хорошо ли он пишет? - спросила миссис Энкомб.
   - Сразу видно, что он - не джентльмен, - ответил дядин помощник,  -  но
если принять во внимание, какие трудности  ему  пришлось  преодолеть,  это
просто замечательно, что он так пишет.
   - Он приятель нашего Уилли, - сказал дядя.
   Все посмотрели на меня, и я очень смутился.
   - Прошлым летом они вместе  катались  на  велосипеде,  и,  когда  Уилли
вернулся в школу, я взял  в  библиотеке  одну  из  книг  Дриффилда,  чтобы
посмотреть, на что они похожи. Я прочел первый том, отослал  его  обратно,
написал довольно резкое письмо библиотекарю и был рад, когда узнал, что он
больше эту книгу не выдает. Если бы она была моя, я бы тут же отправил  ее
в печь.
   - Я сам пробежал одну  его  книгу,  -  признался  доктор.  -  Мне  было
интересно, потому что действие происходит в наших местах, и я  кое-кого  в
ней узнал. Но не  могу  сказать,  чтобы  она  мне  понравилась:  по-моему,
слишком груба.
   - Я говорил ему об этом, - сказал мистер Гэллоуэй, -  он  ответил,  что
матросы с угольщиков, что ходят в Ньюкасл, и рыбаки, и работники на фермах
ведут себя не так, как леди и джентльмены, и говорят совсем иначе.
   - Так зачем о таких писать? - возразил дядя.
   - Вот именно, - отозвалась миссис Хэйфорт. - Все мы знаем, что на свете
есть грубые, и злые, и плохие люди, но я не понимаю,  какой  смысл  о  них
писать.
   - Я не защищаю его, - сказал мистер Гэллоуэй, -  я  просто  рассказываю
вам, как он сам это объясняет. Ну и, конечно, он вспомнил Диккенса.
   - Диккенс - совсем другое дело, - заявил  дядя.  -  Я  не  представляю,
чтобы кто-нибудь мог что-то возразить против "Пиквикского клуба".
   - По-моему, это дело вкуса, - сказала тетя. -  Я  всегда  считала,  что
Диккенс очень груб.  Я  не  желаю  читать  о  людях,  которые  неправильно
говорят. Очень хорошо, что стоит плохая погода и  Уилли  не  может  больше
кататься с мистером Дриффилдом. По-моему, это не такой человек, с  которым
стоит общаться.
   Я и мистер Гэллоуэй смущенно потупились.



9

   Все время, какое  мне  оставляли  скромные  рождественские  развлечения
Блэкстебла, я проводил в домике Дриффилдов рядом  с  конгрегационалистской
церковью. Там я  постоянно  встречал  Лорда  Джорджа  и  часто  -  мистера
Гэллоуэя. Общая тайна сблизила нас, и, встречаясь у нас дома или в ризнице
после службы, мы лукаво переглядывались. Мы не говорили о  своем  секрете,
но наслаждались им; по-моему, мы оба были очень довольны, что  водим  дядю
за нос. Но как-то мне пришло в голову, что  Джордж  Кемп,  встретившись  с
дядей на улице, может между  прочим  заметить,  что  часто  видит  меня  у
Дриффилдов. Я сказал мистеру Гэллоуэю:
   - А как насчет Лорда Джорджа?
   - Ну, это я уладил.
   Мы ухмыльнулись. Лорд Джордж начинал мне нравиться. Сначала я был с ним
весьма холоден и изысканно вежлив, но он, казалось, совершенно  не  ощущал
разницы в нашем социальном положении, и мне пришлось признать,  что  своей
высокомерной вежливостью  я  не  смог  поставить  его  на  место.  Он  был
неизменно добродушен, весел, даже  шумлив;  он  запросто  подшучивал  надо
мной, а я отвечал ему школьными остротами; мы смешили  всех  остальных,  и
это располагало меня к нему. Он вечно распространялся о своих  грандиозных
планах, но не обижался на мои шутки по их поводу. Я  с  интересом  слушал,
как он высмеивал блэкстеблских знаменитостей,  и,  когда  он  подражал  их
повадкам, я покатывался со смеху. Он был криклив и вульгарен, и его манера
одеваться всегда меня шокировала  (я  никогда  не  бывал  на  ипподроме  в
Ньюмаркете и не  видел  ни  одного  тренера  с  бегов,  но  именно  так  я
представлял себе ньюмаркетского тренера), и за столом он держался  ужасно,
но мое отвращение к нему все больше и больше ослабевало. Каждую неделю  он
давал мне почитать "Розовый журнал". Я брал его с собой, тщательно пряча в
карман пальто, и читал у себя в спальне.
   Я ходил к Дриффилдам всегда только после чая и там пил  чай  во  второй
раз. Потом Тед Дриффилд пел комические песни, аккомпанируя себе иногда  на
банджо, а иногда на пианино. Он мог часами петь, улыбаясь и глядя  в  ноты
своими немного близорукими глазами, и любил, когда мы подхватывали припев.
Потом мы играли в вист. Я обучился этой игре еще в детстве: дядя, тетя и я
коротали дома за картами долгие  зимние  вечера.  Дядя  всегда  садился  с
болваном и, хотя никаких денежных ставок, конечно, не было, но когда мы  с
тетей проигрывали, я залезал под стол и плакал. Тед Дриффилд говорил,  что
ничего в картах не понимает, и когда мы  садились  играть,  устраивался  у
камина и с карандашом в руке читал какую-нибудь книгу, присланную  ему  из
Лондона на рецензию. Играть вчетвером мне до тех  пор  не  приходилось,  и
игрок я был, конечно, плохой, зато миссис Дриффилд оказалась  прирожденной
картежницей. Обычно она двигалась спокойно и неторопливо, но,  когда  дело
касалось  карт,  действовала  быстро,  всегда  была  начеку  и  всех   нас
обыгрывала. Говорила она тоже, как правило, немного и медленно,  но  когда
после каждой сдачи добродушно принималась растолковывать мне  мои  ошибки,
что  получалось  у  нее  понятно   и   доступно,   то   становилась   даже
разговорчивой. Лорд Джордж подшучивал над ней, как и над всеми остальными.
Она  улыбалась  его  шуткам  -  смеялась  она  редко  -  и  иногда  удачно
отшучивалась. Они вели себя не как любовники, а как старые приятели,  и  я
бы совсем забыл, что о них говорили и что я видел сам, если  бы  время  от
времени она не смотрела на него так, что я приходил в  замешательство.  Ее
взгляд спокойно останавливался на нем, как будто он был не человек, а стул
или стол, и в глазах ее появлялась озорная, детская улыбка. Я заметил, что
Лорд Джордж в таких случаях весь как будто надувался и начинал  беспокойно
ворочаться на стуле. Я посматривал на дядиного помощника, боясь, как бы он
чего-нибудь не заметил, но он  или  был  поглощен  картами,  или  разжигал
трубку.
   Час-другой, который я проводил  каждый  день  в  этой  душной,  тесной,
прокуренной комнате, проносились как одно мгновение.  По  мере  того,  как
каникулы близились к концу, я начал приходить в отчаяние от мысли, что мне
предстоит еще три месяца томиться в школе.
   - Не знаю, что мы без вас будем делать, - говорила миссис  Дриффилд.  -
Придется играть с болваном.
   Я был рад, что мой отъезд испортит им  игру.  Мне  не  хотелось,  делая
уроки,  думать  о  том,  что  они  сидят  в  этой  маленькой   комнате   и
развлекаются, как будто меня нет на свете.
   - Сколько времени у вас продолжаются  пасхальные  каникулы?  -  спросил
мистер Гэллоуэй.
   - Около трех недель.
   - То-то весело мы проведем время, - сказала миссис Дриффилд. -  Погода,
наверное, будет хорошая. По утрам мы будем кататься, а после чая играть  в
вист. Вы стали играть гораздо лучше. Вот поиграем три-четыре раза в неделю
во время ваших каникул, и можете смело садиться с кем угодно.



10

   Но вот наконец занятия кончились. В прекрасном настроении я опять сошел
с поезда в Блэкстебле. Я немного подрос, заказал себе в  Теркенбери  новый
костюм - синий  шерстяной,  очень  шикарный,  и  купил  новый  галстук.  Я
собирался идти к Дриффилдам сразу же, как только попью  чаю,  и  надеялся,
что посыльный вовремя принесет костюм и  я  смогу  его  надеть.  В  нем  я
выглядел совсем взрослым. Я уже начал каждый вечер мазать  себе  вазелином
верхнюю губу, чтобы быстрее росли усы. Проходя по  городу,  я  с  надеждой
заглянул в переулок, где жили Дриффилды.  Мне  хотелось  забежать  к  ним,
чтобы поздороваться, но я знал, что мистер  Дриффилд  по  утрам  пишет,  а
миссис Дриффилд "не в форме". У меня было что им порассказать.  Я  выиграл
забег на сто ярдов и занял второе  место  по  барьерному  бегу.  Осенью  я
собирался претендовать на приз по  истории  и  для  этого  предполагал  на
каникулах подзаняться. Хотя дул восточный ветер, небо было  голубое,  и  в
воздухе  пахло  весной.  Хай-стриг  играла  свежими  красками,  как  будто
промытая ветром, а четкие очертания домов были  похожи  на  рисунок  пером
Сэмюела Скотта - спокойный, наивный и  уютный.  Мне  так  кажется  сейчас,
когда я вспоминаю тот день; тогда же это была для меня просто Хай-стриг  в
Блэкстебле. Проходя мимо железнодорожного моста, я  заметил  два  или  три
строящихся дома. "Вот это да, - подумал я, - Лорд Джордж и  в  самом  деле
развернулся".
   В  поле  за  городом  резвились  белые  ягнята.  Вязы  только  начинали
зеленеть. Я вошел в боковую дверь. Дядя сидел в  своем  кресле  у  огня  и
читал "Таймс". Я позвал  тетю,  она  прибежала  вниз,  раскрасневшаяся  от
возбуждения, и обняла меня своими старыми  худыми  руками.  При  этом  она
сказала все, что полагалось: и "Как ты вырос!", и "Боже мой, у тебя  скоро
будут усы!".
   Я поцеловал дядю в лысую  макушку  и  встал  спиной  к  камину,  широко
расставив ноги, чувствуя себя очень взрослым и важным.  Потом  я  поднялся
наверх поздороваться с Эмили, а потом - на кухню, к Мэри-Энн, и  в  сад  -
повидать садовника.
   Когда я, голодный, уселся обедать и дядя резал мясо, я спросил тетю:
   - Ну, что происходило в Блэкстебле, пока меня не было?
   - Ничего особенного. Миссис Гринкорт уезжала на шесть недель в Ментону,
но несколько дней назад вернулась. У майора был приступ подагры.
   - А твои друзья Дриффилды сбежали, - добавил дядя.
   - Что? - воскликнул я.
   - Сбежали. Однажды ночью забрали свои вещи и смылись в Лондон. Остались
должны всем и каждому. Ни за квартиру не заплатили, ни за мебель.  Мяснику
Харрису задолжали чуть ли не тридцать фунтов.
   - Ужасно, - сказал я.
   - Это бы еще ничего, - вставила тетя,  -  но  они  как  будто  даже  не
заплатили горничной, которая у них работала три месяца.
   - Надеюсь, впредь, - сказал дядя,  -  ты  станешь  умнее  и  не  будешь
якшаться с людьми, которых мы  с  тетей  считаем  неподходящими  для  тебя
знакомыми.
   - Остается только пожалеть  тех  торговцев,  которых  они  обманули,  -
сказала тетя.
   - Так им и надо, - возразил дядя. - Нечего  было  предоставлять  кредит
таким людям! По-моему, всякий мог видеть, что это просто авантюристы.
   - Я всегда удивлялась, зачем вообще они сюда приехали.
   - Просто хотели пустить пыль в глаза. И наверное, думали, что раз здесь
люди их знают, то им будет легче получать все в кредит.
   Мне это показалось не очень логичным, но я был слишком подавлен,  чтобы
спорить.
   При первой же возможности я расспросил Мэри-Энн, что она знает об  этом
деле. К моему удивлению, она отнеслась к этому вовсе не так,  как  дядя  и
тетя.
   - Здорово они всех  надули,  -  хихикнула  она.  -  Швырялись  деньгами
направо и налево, и все думали, что у них кошелек битком набит. Грудинку у
мясника брали самую лучшую, а уж если на  жаркое,  то  только  вырезку.  И
спаржу, и виноград, и я не знаю что. У них были счета в  каждой  лавке  по
всему городу. Не знаю, как это можно быть такими дураками.
   Но она явно имела в виду не Дриффилдов, а торговцев.
   - А как же им удалось удрать, чтобы никто не знал? - спросил я.
   - Вот этого никто и не может понять. Говорят,  им  Лорд  Джордж  помог.
Скажи-ка, как же они могли бы дотащить вещи на  станцию,  если  бы  он  не
подвез их в своей тележке?
   - А он что говорит?
   - Говорит, что ничего не знает. Тут  такое  творилось,  когда  до  всех
дошло, что Дриффилды улизнули! Просто смех. Лорд  Джордж  говорит,  он  не
подозревал, что у них ничего нет, и прикидывается, будто тоже удивлен, как
и все. Но я-то ни слову его не верю. Все мы знаем, что у него было с  Рози
до того, как она вышла замуж, да, между нами, я и не верю, что на этом все
кончилось. Говорят, кто-то видел, как они прошлым летом  прогуливались  за
городом, да и у них он бывал каждый божий день.
   - А как все это стало известно?
   - А вот как. У них там работала одна девушка, и они сказали ей, что она
может идти к матери ночевать, но чтобы вернулась не позже восьми утра. Ну,
пришла она и не может попасть в дом. Стучала, звонила - никто не отвечает.
Она пошла к соседям и спросила там, что ей делать, и соседка говорит,  что
лучше всего пойти в полицию." Пришел сержант, он тоже звонил и  стучал,  и
никакого ответа. Тогда он спросил ее, заплатили ли они ей, а она сказала -
нет, за целых три месяца, и тогда он сказал:  "Можешь  мне  поверить,  они
смылись, вот что". И когда вошли в дом, то  увидели,  что  они  взяли  всю
одежду, и все книги - говорят, у Теда Дриффилда их было ужасно много, -  и
все до последнего, что у них там было.
   - И с тех пор никто о них ничего не слышал?
   - Да в общем нет, только когда их не было уже  с  неделю,  эта  девушка
получила письмо из Лондона, и, когда его распечатала, там не было никакого
письма и  ничего,  а  только  почтовый  перевод  на  те  деньги,  что  она
заработала. И если ты спросишь меня, то, по-моему, они просто молодцы, что
не обманули бедную девушку.
   Я  был  гораздо  сильнее  шокирован,  чем  Мэри-Энн.   Я   был   весьма
респектабельным юнцом. Читатель не мог не заметить,  что  я  разделял  все
предрассудки своего класса, считая их такими же  незыблемыми,  как  законы
природы, и хотя огромные долги, о которых я читал в книгах,  казались  мне
романтичными, а кредиторы с ростовщиками были обычными персонажами в  мире
моих фантазий, - я не  мог  не  счесть  неуплату  долга  торговцам  подлым
поступком,  достойным  презрения.  Я  смущенно  слушал,   когда   в   моем
присутствии говорили о Дриффилдах, а  как  только  речь  заходила  о  моей
дружбе с ними, я говорил: "Ну, знаете, я ведь едва был с ними  знаком";  и
когда меня спрашивали: "А правда,  что  они  были  ужасно  вульгарны?",  я
отвечал: "Да, пожалуй, потомственной аристократией от них не пахло".
   Бедный мистер Гэллоуэй был ужасно расстроен.
   - Конечно, я не думал, что они богаты, - говорил он мне, - но  полагал,
что хоть концы с концами они сводят. Дом был очень прилично  обставлен,  и
пианино новое. Мне и в голову не могло  прийти,  что  они  ни  за  что  не
платили. Они никогда себя не стесняли. Что меня больше  всего  огорчает  -
это обман. Я много у них бывал и, мне казалось, нравился  им.  Они  всегда
были такие гостеприимные. Вы не поверите, но когда я последний раз с  ними
виделся,  миссис  Дриффилд  на  прощанье  пригласила  меня  приходить  на"
следующий день, а Дриффилд сказал: "Завтра к чаю горячие булочки". А в это
время наверху у них все уже было упаковано, и в  ту  же  ночь  они  уехали
последним поездом в Лондон.
   - А что говорит об этом Лорд Джордж?
   - Сказать вам правду, я  последнее  время  не  очень  стремился  с  ним
повидаться.  Это  мне  хороший  урок.  Есть  такая  пословица   о   дурных
знакомствах, которую я решил теперь твердо помнить.
   Я относился к Лорду Джорджу примерно так же и тоже  немного  нервничал.
Если бы ему пришло в голову рассказать кому-нибудь, что  в  рождественские
каникулы я чуть ли не каждый день бывал у Дриффилдов, и если бы это  дошло
до дядиных ушей, мне грозило неприятное объяснение. Дядя обвинил бы меня в
обмане, двуличии, непослушании и неджентльменском поведении, и мне было бы
нечего ответить. Я достаточно хорошо его знал и мог быть  уверен,  что  он
дела так не оставит и будет напоминать мне об этом проступке многие  годы.
Я тоже был рад,  что  не  встречался  с  Лордом  Джорджем.  Но  однажды  я
столкнулся с ним лицом к лицу на Хай-стрит.
   - Хэлло, юноша! - крикнул он, хотя такое обращение я особенно не любил.
- Снова на каникулы?
   - Вы совершенно правы, - ответил я, как мне показалось, с  уничтожающим
сарказмом. Увы, он только разразился хохотом.
   - До чего же острый у вас язык - смотрите, не обрежьтесь, -  добродушно
ответил он. - Что ж, теперь  нам  с  вами,  похоже,  в  вист  поиграть  не
придется? Видите, что получается, когда живешь не по средствам.  Я  так  и
говорю своим ребятам: если у тебя есть фунт и ты  тратишь  девятнадцать  с
половиной шиллингов, то ты богатый человек;  а  если  тратишь  двадцать  с
половиной, ты нищий. По мелочи, по мелочи большие деньги собираются!
   Но  хотя  он  это  и  говорил,  в  его  голосе  не  слышалось  никакого
неодобрения, а только усмешка, как будто про себя он потешался  над  этими
прописными истинами.
   - Говорят, вы помогли им улизнуть, - заметил я.
   - Я? - Его лицо выразило крайнее удивление, но  в  глазах  поблескивала
хитрая усмешка. - Что вы! Когда мне сказали, что Дриффилды удрали, у  меня
так ноги и подкосились. Они мне  были  должны  за  уголь  четыре  фунта  и
семнадцать с половиной шиллингов. Всех нас надули, даже бедного Гэллоуэя -
так он и не получил булочку к чаю.
   Такого нахальства я не ожидал от Лорда Джорджа.  Мне  хотелось  сказать
ему напоследок что-нибудь сокрушительное, но я ничего не мог придумать,  а
просто сказал, что мне надо идти, и расстался с  ним,  холодно  кивнув  на
прощанье.

Текст из библиотеки Максима Мошкова.